Чиновник может заказать судье решение

Тамара Морщакова:

— У нас есть почти целый час времени, и мне очень важно убедиться, что я не произношу монолог перед аудиторией, а что у нас происходит общий спектакль, где каждая сторона является активно действующей, и во всех уже безусловно предполагается мыслительная деятельность, хотя бы потому, что вы выбрали эту тему. И, с этой точки зрения, для тех, кто не является юристами по профессии, будет проще психологически включиться, если бы я задала бы вам один вопрос. Если кто-то хочет, ответьте. Если нет желающих ответить, мы не будем отвечать на этот вопрос. Но для меня, чтобы понять аудиторию, имеет большое значение вот что: почему вы хотели послушать некоторое выступление на оглашенную тему, или что именно в этой теме навскидку показалось вызывающим интерес?

Реплика из зала:

— Хотел посмотреть, чем соотечественники занимаются, интересуются.

Тамара Морщакова:

— Это уже широкий подход, я бы сказала.

Реплика из зала:

— Нам хотелось услышать ваш прогноз, настолько ли он пессимистичен, как наш прогноз отсюда из Лондона. Хотелось бы услышать о том, есть ли хоть какой-то проблеск надежды, есть ли вообще надежда на какую-то реформу.

Тамара Морщакова:

— Совершенно замечательная идея — увидеть этот проблеск. Давайте только определим границы, где именно что-то должно блистать. Сегодня мы говорим только о судебной власти.

Реплика из зала:

— Мы все, наверное, здесь собрались, потому что у нас на нее надежд очень мало, и нам хотелось бы услышать от вас что-нибудь более позитивное.

Реплика из зала:

— Я хотел бы немного по-другому на это взглянуть. Мы в основном знаем судебную власть по плохим примерам — всякие дела «Кировлеса»… Хотелось бы увидеть, как это выглядит изнутри, с точки зрения общей архитектуры.

Реплика из зала:

— Меня очень интересовал ваш взгляд на эволюцию судебной власти в России. Не то, как мы это видим через средства массовой информации, а то, как вы видите это изнутри.

Тамара Морщакова:

— Замечательно. Вы знаете, аудитория мне дала много хороших и важных советов по поводу того, как излагать тему сегодняшней нашей встречи. И большое вам за это спасибо. Я считаю, что первый этап совместной работы у нас уже состоялся, и это очень важно.

Вот последнее, что я услышала, — поглядеть на историю вопроса, как ее оценивает человек, профессионально работающий в российской правовой системе. Это, собственно, и была моя главная задача, потому что чужие позиции я, конечно, излагать вам не собиралась. Я никогда этого не делаю, если только это необходимо в плане сопоставления. Поэтому я буду излагать свою позицию, и касаться она будет развития — как российская судебная власть существует с того момента, когда было зафиксировано ее рождение. А рождение ее было зафиксировано конституционным образом.

Понятие судебной власти впервые появилось в России только с принятием Конституции 1993 года. До этого суды были, но советские суды никогда не реализовывали никакой власти. Они были лишь одним из органов государственной власти, поскольку в стране не признавалась традиционная для всего нынешнего цивилизованного мира система разделения государственной власти на три ветви. И это состоялось в Российской Федерации только в 1993 году. И перспектива эта была, в определенном смысле, не только спрогнозирована, но и запрограммирована российской правовой наукой. Почему? Потому что право в России, как и во всех странах, развивалось немножко более быстрыми темпами в умах ученых, чем в государственной практике, в государственных институтах.

И если это новое отношение к судам как к органам судебной власти появилось в 1993 году, то только потому, что в системе российской науки работало очень много специалистов, занимавшихся во все времена — и в советские, и позже — и историей правовой политической мысли России, и конституционном правом в современном его понимании в разных странах. Был предложен принцип разделения властей, противоположный прежним конституционным нормам советских конституций, которые провозглашали единство власти.

Это потребовало определенной перестройки судебной системы, которая была унаследована на территории Российской Федерации с советских времен. Эта перестройка была заранее спрогнозирована. Была даже создана некая дорожная карта, как говорят в наше время, согласно которой в системе разделения властей должно было развиваться это новое учреждение, этот новый институт судебной власти.

Конституция уже предполагала самостоятельность законодательной исполнительной власти, независимость судебных властей, невозможность вмешательства для всех других властей в ее деятельность. Но эта конституционная норма с трудом приживалась в российском контексте. Повторюсь, но, к сожалению, этот старый образ возникает в новом образе согласованных действий всех ветвей государственной власти. Единство и согласованная практика всех государственных органов всегда были обыкновением. Нельзя назвать это обычаем, но это было обычной практикой. Поначалу, после того, как в 1991 году была принята эта дорожная карта и концепция судебной реформы в Российской Федерации, суды с энтузиазмом восприняли такой возможный процесс будущего развития, несмотря на то, что находились в очень плачевном состоянии. Об этом даже как-то неудобно говорить на фоне людей, которые видят судебные здания Великобритании. Да и в другой стране, когда речь идет просто о суде, мы можем увидать нечто похожее на дворцы. В России было не так. И это положение несколько изменилось благодаря одному из решений президента Ельцина, который издал указ после того, как прекратилась деятельность Коммунистической партии Российской Федерации. СССР к этому времени уже распался, и в этом указе Ельцин прямо закрепил в качестве обязанности для органов власти передать, перепрофилировать здания партийных организаций всех уровней под судебные. Вот тогда впервые судебная власть обрела свое жилище, и это было очень важно.

Далее шло развитие судебной власти согласно концепции, разработанной в 1991 году и утвержденной тогдашним законодательным органом РСФСР — Верховным cоветом (еще не было Российской Федерации). Согласно этой концепции прогнозировалось дальнейшие развитие разных параметров судебной деятельности и судейского статуса, которые соответствовали бы новым требованиям, — как часто говорят теперь, новым вызовам, которые возникли в России для судебной власти впервые.

И энтузиазм судей был понятен, потому что они исходили из того, что использовать право как инструмент, использовать суд как механизм — это уже прошлое, а будущее стоит за цивилизованными представлениями о справедливом правосудии. И, конечно, истоки или стандарты формирования такого справедливого правосудия Россия искала в международной практике — в практике международных судов и в практике других стран.

Россия, надо честно сказать, признала мировые стандарты справедливого правосудия. Правда, формально это было сделано еще во времена СССР, потому что, например, пакт о гражданских и юридических правах — это абсолютно универсальный международный пакт. Он был ратифицирован еще СССР в 1973 году, но, конечно, о реальном применении стандартов, которые были закреплены в этом пакте, речь тогда еще не шла. Далее, в 1996 году уже Россия подала заявку на вступление в Совет Европы и выразила свое согласие на признание всех стандартов справедливого правосудия, которые действовали на этот момент в странах, входящих в состав Совета Европы. И в 1998 году Россию приняли в Совет Европы. Но, как говорит один из наших известных юристов, судья Европейского суда по правам человека, ныне в отставке, Анатолий Иванович Ковлер, Россия, присоединяясь к европейской конвенции, пришла туда не бедной Золушкой.

И здесь возникает очень важный момент: к тому году, когда была ратифицирована Европейская конвенция по правам человека, Россия была принята в Совет Европы на основании заявки, и ею были взяты на себя обязательства, страна уже совершила определенные преобразования в сфере судебной власти.

Здесь, пожалуй, надо поставить первую точку в оптимистической части моего рассказа. Почему? Концепция судебной власти, о которой я сказала как о дорожной карте для развития российского правосудия, до сих пор не реализована наиболее полно и наиболее последовательно ни в каком другом акте, кроме российской Конституции.

Что это значит? Мы постепенно прослеживаем развитие, которое проходила российская судебная система. В 1992 году был принят закон о статусе судей. Почему Анатолий Иванович Ковлер мог сказать, что Россия пришла в Совет Европы не бедной Золушкой? Она уже начала реализацию стандартов справедливого правосудия. Статус судей как независимых вершителей правосудия был провозглашен в законе о статусе судей 1992 года. Там были прописаны такие элементы как несменяемость и определенные гарантии неприкосновенности судей в качестве необходимых правовых средств для обеспечения независимого правосудия.

Это был 1992 год — закон о статусе судей, далее вступление в Совет Европы. Но параллельно шло развитие других законов. До 1996 года в России не было закона о судебной системе, и действовал старый — старый эсэсэсэровский акт, так называемый закон о судоустройстве РСФСР 1958 года.

Можно представить себе, какие грандиозные преобразования нужно было совершить в судебной системе. И именно в 1996 году был принят Федеральный конституционный закон о судебной системе Российской Федерации. Этот закон носил такой, я бы сказала, рамочный характер. Оно особенно подробно не вторгался в конкретику судебных структур, оставляя это будущим законам и будущему законодателю. Но он определил принципы организации российской судебной системы.

Каковы были эти принципы? Здесь уже можно начать некоторое сравнение с теми принципами развития судебной власти, которые были заложены в нашей дорожной карте, концепции судебной реформы 1991-92 годов. Но прежде всего закон 1996 года настаивал на единстве судебной системы, и таким образом судебная система не была построена с учетом федеративного устройства государства.

А судебная система, работавшая на территории различных регионов, была, если рассматривать судебную систему начиная с вершинки, продолжением этой выстроенной судебной вертикали. То есть в регионах действовали только федеральные суды.

Было сделано одно исключение, согласно этому же закону о федеральной судебной системе. В Российской Федерации создавалось новое звено судебной системы — самое первое, нижнее звено.

Если кто-то знаком с другой практикой организации судов в нынешнем мире, то это покажется вам знакомым. В России были созданы так называемые мировые судьи. Мировые судьи провозглашались, во-первых, нижним звеном в системе всех судов.

Что это означало? Дела, рассматриваемые в мировых судах, далее могли подниматься по судебной иерархии до самого верха, аж до Верховного суда Российской Федерации. Но сами мировые судьи, с одной стороны, имели некоторые федеральные гарантии, потому что их служебная деятельность по осуществлению правосудия осуществлялась за счет федерального финансирования, деньги на зарплату судьям платил федеральный бюджет. А вот остальная часть организации работы мировых судов падала финансовым бременем на субъекты федерации. И в этом плане в какой-то степени подтверждался их статус как судов не федеральных, а как судов субъектов федерации. Так это и продолжает существовать сейчас в России.

Сразу скажу, что у нас есть еще только один такого рода суд, который является судом региональным, то есть существует в субъектах федерации. И сразу скажу, что из 80 с лишним субъектов Российской Федерации этот региональный суд создан только в 22 субъектах — по закону, а в реальной жизни их даже чуть меньше. И речь идет о конституционном правосудии, то есть о конституционных или уставных судах субъекта.

Большинство субъектов федерации, как вы видите, не захотело иметь на своей территории судебный орган, который занимался бы контролем за содержанием актов законодательной и исполнительной власти и за их соответствием региональному закону. Потому что субъекты федерации обладают правом принимать законы субъектов, но никто не хочет иметь процедуру проверки их на соответствие своим конституциям или уставам (потому что конституции и уставы есть во всех субъектах Российской Федерации) или на соответствие федеральной, российской Конституции. Надо сказать, что лица, имеющие право обжаловать конституционность актов субъектов, достаточно скоро привыкли обращаться с претензиями к своим региональным законодательным актам на федеральный уровень — в Конституционный суд Российской Федерации. Это, на самом деле, было несложно, потому что региональные конституции не отличались особым разнообразием и повторяли в некотором уменьшенном масштабе по образу и подобию федеральную Конституцию, — и это было важно для проверки конституционности, в том числе и местных актов. Вот так сложилась судебная система Российской Федерации.

Я не буду специально останавливаться на такой части нашей судебной системы, как военные суды, которые на основе Конституции 1993 года и закона о судебной системе 1996 года впервые обрели статус именно судов, в отличие от прежних военных трибуналов, что всегда очень пугало. Потому что понятно, что военные трибуналы могут напоминать о чем-то связанном с военным временем. И это часто вызывало возражения, в том числе и со стороны общества, со стороны граждан.

И хотя степень их зависимости от других государственных структур была немножко больше, потому что они должны были учитывать в каких-то вещах позиции Министерства обороны, — они сидели, простите, на балансе Министерства обороны, которое оплачивало их деятельность. Но все равно это были высоко квалифицированные юристы, и уничтожить эти суды было совершенно нецелесообразно, хотя это многие предлагали. Было лучше сохранить их именно как суды по делам военнослужащих, работающие, естественно, в нормальное, а не в военное время. И так они сохранились до сих пор.

Кроме того, военные суды отличаются от других российских судов одним очень интересным признаком, который является в какой-то степени образцом для развития российской судебной системы и ее устройства: они имеют другую область компетенции, которая не соответствует рамкам территориальных пределов, территориальных границ субъектов федерации. В этом смысле они совсем не связаны с государственными органами уровня субъектов федерации и не попадают в зависимость от них, потому что военные суды территориально разграничивают сферу своей деятельности по военным округам.

Это было важно сказать, потому что это было одним из трендов развития судебной системы в Российской Федерации. По этому образцу были созданы, начиная с 1995 года, арбитражные суды в системе судов Российской Федерации. Они так же, с точки зрения своей компетенции, привязаны не только и не столько к границам каждого из субъектов федерации. Потому что если первое звено арбитражной судебной системы компетентно рассматривает правовые споры в сфере бизнеса в пределах территории действительного субъекта, то уже второе звено, допустим, апелляционная инстанция, и далее — третье звено, кассационная инстанция, созданы по тому же окружному принципу, что и военные суды. Дальше вышестоящие суды создаются не на уровне области, края, республики, а по округам, объединяющим много субъектов федерации. Поскольку арбитражных округов в стране десять, из них в каждом из округов работают два апелляционных суда и один кассационный суд.

Потому что, допустим, в отличие от всех других судов, рассматривающих гражданские уголовные дела, — которые у нас называются «общие суды» или «суды общей юрисдикции», — мировые судьи работают в участках территорий, которые не совпадают с административным или государственно-территориальным делением, и в этом смысле они тоже не находятся в такой непосредственной «дружбе», связи с организацией законодательной и исполнительной власти на территориях, на нижних уровнях. Эта судебная система оказалась гораздо проще, чем планировалось по концепции судебной реформы.

Одно утешение могу назвать вам сразу. Такое устройство судебной системы, не похожее на судебные системы других федеративных государств, таких как США или ФРГ, не означало, что судебной власти в субъектах вроде бы нет. Она есть, — олько реализовалась она через федеральные суды.

Преимущество такой организации на этапе формирования судебной системы состояло, в отличие от других возможностей иметь в субъектах федерации самостоятельные судебные системы, в том, что защита в судебном порядке, или судебная защита прав и свобод человека осуществлялась сверху донизу в стране по единому стандарту, и это важно. Никто не ввел никаких особенностей, хотя такие предложения делаются и сейчас, и они всегда делались. Лично я всегда против этих особенностей возражала. Я считала, что в защите прав и свобод должен выдерживаться единый стандарт. Не может быть так, что в одном месте защищается какая-то одна национальная традиция, которая, допустим, не согласована с общими стандартами прав человека, а в другом месте — какая-то другая. Конечно, процессуальные механизмы могли бы отличаться, хотя в любом случае они должны соответствовать стандарту справедливого правосудия. Поэтому, когда ставилась цель сделать так, чтобы судебная защита была осуществлена везде, на всей территории России, по единому стандарту, эта система могла сработать.

Кроме того, зачастую недоставало денег на создание самостоятельных судебных систем внутри одного субъекта. И ясно, что федеральный бюджет не мог обеспечить эту судебную систему за счет федерального бюджета, потому что тогда они и не были бы судами субъекта. А представьте себе, если каждая из республик, областей или краев за счет своего бюджета финансировала бы суды? Если вспоминать давнишнее произведение известного нашего революционного классика и организатора советской власти товарища Ленина, это привело бы только бы к тому, что у нас бы был суд рязанский, казанский, еще какой-нибудь. И это не очень согласовывалось с признанием прав и свобод как общей национальной ценности, с признанием этой национальной ценности, имеющей международно-правовое звучание.

Российская Конституция сразу объявила, что российские граждане никогда больше не будут дискриминированы в своих правах и свободах, и это будет обеспечиваться в соответствии с международно-правовыми нормами, правовыми принципами и в соответствии с международными договорами Российской Федерации. Российская Конституция обязалась следовать этим международным стандартам.

Это что касается устройства судебной системы. Дальше — такой несколько провокационный вопрос. Сделаны первые шаги; а что обнаружило дальнейшее развитие? Вот представьте себе, в России проведена полномасштабная, закрепленная в Конституции Российской Федерации, запланированная согласно конституционным нормам судебная реформа. Она признает все необходимые характеристики независимого статуса и самостоятельность судебной власти, и несменяемость судей, и неприкосновенность судей, и все гарантии независимости, которые предоставлялись судьям со стороны государства, финансовые гарантии, которые обеспечивались за счет органов судейского сообщества. Все это было создано на основе законов, принятых во исполнение российской Конституции.

Раньше, в советский период, не было органов судейского сообщества, а тут появились органы судейского сообщества, непосредственно избираемые самими судьями, которые должны были решать проблемы судейской корпорации и защищать судей от любого вторжения со стороны других властей. Конечно, на них лежали еще и обязанности обеспечивать должное качественное состояние кадрового состава корпуса судей. Поэтому они получили также полномочия по приему экзаменов — для того, чтобы человек мог быть назначен на должность судьи по рекомендации к назначению на должность судьи, и, наоборот, в обратном направлении по очищению судейского корпуса от лиц, которые не отвечают предъявляемым к судьям требованиям.

Для того, чтобы вы поняли, как высоко был сразу поднят стандарт статуса судей, скажу, что по Конституции 1993 года, по закону 1992 года о статусе судей и по закону о судебной системе 1996 года судьи обладали очень серьезными иммунитетами. Какого рода? Судью нельзя было привлечь ни к дисциплинарной ответственности, ни к административной ответственности. Если судье при наличии каких-то данных предъявлялось уголовное обвинение, обвинение в совершении преступления, он подлежал особой защите благодаря процедурам привлечения к ответственности. Разрешение на привлечение судьи к ответственности, на возбуждение в отношении него уголовного дела должно было быть дано органами судейского сообщества.

Органы судейского сообщества на первом этапе были очень активны. Не знаю, бывает ли так в иностранной практике или нет, но в российской практике всегда бывают некоторые перегибы. Органы судейского сообщества стали настаивать на том, что они могут разрешить, а могут не разрешить преследование. На каком основании? На том основании, что судью хотят преследовать, чтобы его немножко приструнить, чтобы он принимал выгодные кому-то решения? Или он действительно совершил противоправное, уголовно наказуемое деяние? И они говорили: своего не отдадим, даже если он совершил уголовно наказуемое деяние.

Был очень сильно урезан статус судьи, со стороны государства было совершено много акций, которые показали судьям, что они вполне подвластны другим институтам государственной власти, причем имелся в виду не только законодатель. Конечно, и законодатель подвластен. Но законодатель мог принимать новые нормы, которые ущемляли статус судей, хотя в законе о судебной системе 1996 года содержался явно выраженный в тексте запрет — в Российской Федерации не должны, не могут применяться законы, ущемляющие и ограничивающие независимость и самостоятельность судебной власти.

Начался поворот. Этот поворот в нашей литературе иногда характеризуют, в том числе и социологи, которые изучают процессы российской судебной реформы, как наиболее полномасштабную «реформу наоборот», которая, по мнению таких авторов, началась с 2000-2001 года.

Почему ее так характеризуют? Потому что это была реформа, которая имела поддержку политической власти. На первом этапе российские судьи поверили в самостийность судейского сообщества, в то, что они являются сами решающими субъектами, определяющими и карьеру, и назначение на должность, и удаление с должности.

Удаление с должности все-таки существовало — лишение статуса судей всегда было. Но мотивы лишения этого статуса были сформулированы в законе, и решение о лишении статуса принимал орган судейского сообщества. В 2000 году начал разрабатываться новый этап реформаторского пакета относительно судебной власти. Я называю это «реформой Козака» — был у нас тогда такой человек, он и сейчас в политике существует на уровне вице-премьерском, а тогда на него были возложены задачи оформить этот следующий этап реформы. И этот этап реформы характеризовался тем, что была введена административная ответственность в отношении судей и дисциплинарная судебная ответственность. То есть было введено не только лишение статуса судьи в случае, когда судья своим поведением отступал от правил судейской этики. Была возобновлена дисциплинарная ответственность для судьи, такая же, как в отношении чиновника и как это было в советское время.

Изменения претерпел и статус несменяемого судьи. Конституция провозглашала несменяемость судьи. Теоретики говорили, что в российской правовой действительности статус судьи определяется тремя «не». Какими? Независимость, несменяемость, неприкосновенность.

Уже в 1995 году был принят первый законодательный проект, впоследствии ставший действующим законом о том, что судья назначался законом не пожизненно.

В российской правовой системе была принята модель пожизненного назначения, которая заключалась в том, что судья назначался на должность до естественного ухода из жизни или до ухода в отставку по собственному желанию, — если только он по упречным основаниям не лишался статуса.

И этот порядок был изменен дважды. Чем? Первый раз он был изменен, когда были введены правила о том, что судья назначается на должность только на три года, а через три года он должен получить следующее назначение на пожизненный срок — или он будет лишен своего статуса. Причем это лишение не требовало никаких аргументов, а обычно мотивировалось в документах судьи очень простым способом: полномочия судьи прекращены в связи с истечением срока, на который он был назначен. Если он назначался на три года, ясно, что судьи, впервые получившие такую судейскую должность, через три года могли лишиться дальнейшей перспективы в судейской карьере. И ясно, что это сформировало действующий судейский корпус. Потому что с 1995 года, когда впервые у нас появились такие «трехлетки»-судьи, с 1995-го до 2009 года прошло 14 лет, пока этот срок был отменен.

Этому предшествовали различные обсуждения, но 14 лет судейский корпус пополнялся новыми судьями — «трехлетками». Три года их учили дисциплине, и они, как хорошие ученики, выучили это.

Здесь был мощный стимул. Какой? Если судья в советское время был беднейшим из всех возможных чиновников, — понимаете, беднейшим! — то здесь появились материальные стимулы к тому, чтобы стремиться к сохранению судейской должности. Конечно, и нагрузки были большие, и отрицательные стимулы к тому, чтобы выбирать для себя судейскую стезю. Но все-таки был обеспечен хороший материальный достаток, существенно повышены заработные платы судьям. Судья, пришедший на судейскую скамью, хотел остаться, поэтому все три года он служил. А дальше порядок назначения судей тоже не способствовал тому, чтобы он служил так, чтобы быть рекомендованным далее для пожизненного назначения.

К сожалению, российская судебная система не избавилась и от такой бюрократической вертикали.

Есть разный опыт в разных странах. Я знаю некоторые негативные отзывы о судейских начальниках в Германии, хотя в Германии много боролись с этим. В общем-то, уровень правовой культуры позволяет не обращать внимания на особенности положения председателя суда как менеджера, как управляющего в суде.

В России не было такой закалки в области правовой культуры. Появился начальник. Чем он отличался? Начальник назначался всегда без ограничения срока полномочий. Председатели судов до 1996 года получали не только полномочия судьи до, так сказать, окончания своего жизненного пути, но и полномочия председателя. То есть понятия «пенсионный возраст», предельный возраст, по достижении которого судья должен уйти в отставку, не было. И вот появились такие небожители, которые в качестве начальника, в том числе и над судьями -«трехлетками», могли очень многое.

Председатель обладает широчайшими полномочиями. И со второго этапа, который я обозначила как контрреформу, эти председательские функции в судах, то есть значение судейской бюрократии существенно возросло.

Что делают председатели в судах? Очень многое. Во-первых, они объявляют о вакансиях в их суде на судейские должности, являются инициаторами, организаторами конкурса для занятия судейских должностей. Во-вторых, они организуют деятельность органов судейского сообщества, которые должны провести экзамены.

Вообще-то это независимая экзаменационная комиссия. Формально она не входит в структуру судебных органов и не подчинена председателю. В действительности эта связь очень крепкая, и можно это понять, потому что экзаменационные комиссии, органы судейского сообщества и квалификационные комиссии, которые должны дать прошедшему экзамен рекомендацию на судебную должность, работают на уровне региона.

Вот есть областной суд, краевой суд, суд республики, и председатели этих судов организуют деятельность этих комиссий. Когда у органов судейского сообщества спрашиваешь: «Ну, как вы работаете?», они говорят: «Ой, нам так замечательно работается, нам председатель во всем помогает».

Те, кто имел какие-то основания иначе планировать организацию действия судейского сообщества, немного вздрагивают при этих словах, но потом начинают выяснять, почему сложилась такая практика. У председателя суда есть какой-то организационный ресурс, есть помещение, какая-то техника, он может выделить сотрудников, которые помогают органам сообщества в какой-то технической работе. Более того, в квалификационной коллегии судей как органа сообщества по международному стандарту положено, чтобы в него входило не менее 50% судей, а остальные могут быть другие, выделяемые гражданским обществом. Российская Федерация впереди планеты всей. В органы судейского сообщества у нас от судей входит гораздо больше, чем половина состава коллегий, — в этих органах может быть до двух третей судей. Представляете, какое самостоятельное судейское сообщество? Ну, а эта оставшаяся треть — представители научной общественности, университетской общественности, практиков-юристов, всего 21 член квалификационной коллегии, которая отбирает будущих судей.

Из этих 21 членов один представляет президента Российской Федерации, поскольку назначение на должность судьи — это прерогатива президента Российской Федерации, высшего должностного лица. И это всегда рассматривается как довольно справедливая гарантия по защите от другого властного влияния, на республиканском уровне. Но на самом деле региональный председатель суда значит в этом процессе назначения очень много. И только семь человек — это независимые представители общественности: иногда юристы, иногда практики, иногда вузовские преподаватели. А далее, когда квалификационная коллегия судей рекомендует на должность судьи какого-то кандидата, то этому, естественно, предшествует определенная проверка, называемая в российской практике «мандатной» — проверка всего, что характеризует судью по документам всей его жизни.

Здесь начинается новый этап формирования уже не общего для Европы стандарта по отношению к подбору судейских кадров. Возникает совершенно уникальный стандарт. Социологические исследования показали, что квалификационные коллегии не рекомендуют на должности судей представителей одной из юридических профессий. Как вы думаете, кого? Хоть одно предположение можно сделать? Адвокатов!

Но больше всего и с громадной радостью — и их, таких рекомендованных, оказывается до 30% судейского корпуса — бывших работников аппарата судов. Помощники, секретари, делопроизводители, советники судьи, те, которые имеют исключительно односторонний юридический стаж после вузовской скамьи, и только в аппарате суда.

Представляете, какие это знатоки аппаратной деятельности? Можно ли считать, что человек, который имеет только такой вид юридической практики, обеспечит независимую позицию? Нельзя!

Но и этого мало. Председатель суда, получив положительное решение органов судейского сообщества о рекомендации на судейскую должность, может с ним не согласиться. Я всегда очень сердилась в ответ на такое положение, которое кто-то защищал. Я всегда говорю: «Разве председатель суда — работодатель?» По сути, работодатель — судебная система. Значит, орган сообщества может такие решения принимать. А при чем здесь председатель суда? Оказывается, нет. Он подбирает себе тех, кто ему удобен.

Правда, я посмотрела некоторую практику в Норвегии и Голландии. У них есть такая позиция, когда председатель суда, имеющий вакансию, ставит перед органами, проверяющими будущих кандидатов, определенную задачку. Он говорит: «Мне нужны специалисты в области такого-то права», допустим, трудового или в области права социального обеспечения. И комиссии это учитывают, когда рекомендуют ему того или иного кандидата.

А наш председатель просто говорит: «Нет, я не согласен с этой рекомендацией». И он может вернуть эту рекомендацию органу судейского сообщества. Орган судейского сообщества может проявить самостоятельность и проголосовать за кандидата второй раз. А почему он должен проголосовать за кандидата второй раз? Потому что дальнейшие движение кандидатуры не будет иметь место, если председатель суда не представит эту кандидатуру тем, кто назначает судью. А он должен представить на две ступени. Первая ступень — это председатель того суда, куда назначается судья, где есть вакансия. Он должен присоединиться к положительному заключению судейского сообщества по кандидатуре и представить материалы на него — куда бы вы думали? Нет, не председателю Верховного суда. В российской судебной системе ни один судья не может быть назначен на свою должность без того, чтобы он не был одобрен — непонятно по каким качествам, это я вам скажу точно, — председателем высшего суда России.

Тут встает много вопросов. А хватает ли времени у этого председателя со всем познакомиться? Может быть, нет. Тогда он, наверное, должен делегировать кому-то эти свои полномочия, посмотреть, годятся ли в его судебную систему такие-то и такие-то судьи, работающие под его началом. И это опять плохо, потому что тогда работает субъективный критерий. Тогда работает оценка судейского чиновника, но даже более низкого уровня, чем председатель Верховного суда. Ясно, что здесь сколько угодно возможны коррупционные схемы.

Приведу вам один факт. В России проверяли, как соблюдаются гарантии независимого статуса судьи. И генеральный секретарь по правам человека от ООН приехал готовить доклад о состоянии независимости судей Российской Федерации. Подготовил этот доклад, такой толстый и хороший документ, и этот доклад был представлен, естественно, всем российском ведомствам — как мы их называем, правоохранительным. По-моему, они нигде в мире такого названия не имеют.

Кто это у нас охрану права осуществляет? Прокуратура, полиция, ФСБ, органы наркоконтроля, органы налоговой инспекции — все правоохранительные органы, — Министерство юстиции, Следственный комитет. Все эти органы получили доклад представителя ООН о состоянии статуса независимого судьи в Российской Федерации.

За подписью генерального прокурора! Значит, надо меры принимать, ведь правда же? А уже 2005 год на дворе, и уже после контрреформы 2000 и 2001 годов пошли изменения в статусе, благодаря которым этот дефект формирования судейского корпуса по принципу клановости и протекционизма мог только усилиться.

А что было введено? Представьте себе, судейский корпус, весь назначенный пожизненно, лишается этой своей привилегии по закону, потому что принимается закон, что судья теперь может служить, — что на самом деле возможно, — только до достижения им 65 лет. А раньше было — до естественного ухода из жизни.

А что это означает для действующего корпуса страны? Вот как бы вы предположили? Это на него распространяется или будет относиться только к тем, кто будет назначаться на основании этого нового порядка с 65 годами как границы карьеры судьи? В переходных положениях было написано, что это распространяется на действующий судейский корпус.

Надо вам сказать, что в свое время Россия охотно представляла свои законопроекты так называемой Венецианской комиссии за демократию через право, которая и до сих пор экспертирует законопроекты, представляемые правительствами разных стран, если правительства этого хотят. Россия хотела. Она представила законопроект, и Венецианская комиссия сказала: да, это вполне в полномочиях законодателя. Он может определять возрастные пределы для пребывания в судейской должности. И никто не посмотрел в переходное приложение к закону, где должно было быть написано, что он не распространяется на судей, назначенных до принятия этого закона. А там было написано другое.

Ну вот и субъективные, если хотите, психологические, и объективные основания для того, чтобы судья понимал, что он не очень-то независим. Его судьбой могут распорядиться все — законодатель, орган сообщества. Кстати, органы сообщества очень быстро переродились из защитников судейского статуса, с которого они начали свою деятельность, в подручных председателей судов. Потому что председателям судов отдали инициативу по возбуждению дисциплинарных дел против судьи. Это не то, когда граждане, права которых были нарушены судьей или в отношении которых были вынесены несправедливые решения, обратились к органу судейского сообщества. Это и не случай, когда судья неприлично ведет себя, что нарушает представление о всяких моральных нормах и противоречит общественной нравственности, и кто-то жалуется на судью сообществу, чтобы оно приняло меры. Нет, орган сообщества действует только по инициативе председателя суда. Три года надо служить, чтобы понравиться председателю. Знать, что законодатель может выгнать тебя с судейской службы в любой момент.

Кстати, законодатель дальше продемонстрировал свои полномочия в этой области. Он взял и, когда все, кто был ему раньше чем-либо нелюб и достиг 65-летнего возраста, уже ушел, сказал: «Ой, у нас судей очень мало, у нас нет достаточного количества судебных кадров, и поэтому нужно увеличить возраст отставки судьи до 70 лет». Но заодно он еще и ограничил срок председательских полномочий шестью годами и сказал: «Председатель назначается на шесть лет, это не зависит от возраста отставки, дальше он может продолжать до этого возраста отставки просто судьей, но на должность председателя через шесть лет он может быть назначен второй раз». То есть здесь тоже нарушили принцип несменяемости, потому что принцип несменяемости может выражаться и в том, что назначенный на определенный срок судья не может получить повторное назначение, чтобы не надо было служить в интересах того органа, который может осуществить повторное назначение. И это условие было нарушено.

На самом деле эта норма по жалобам председателей судов проверялась даже в Конституционном суде Российской Федерации — то, что председатели имели неограниченные по сроку полномочия на председательскую должность, а потом вдруг их ограничили двумя сроками подряд, а дальше назначать было нельзя. И Конституционный суд сказал, что это не противоречит независимому председательскому статусу, потому что он все равно же остается судьей.

А разве хочет человек, имеющий председательский статус, расстаться именно с этим статусом? Тогда он будет служить именно как председатель. Вот вам еще один шаг. И таких шагов, как видим, на этом втором этапе судебной реформы было сделано достаточно много.

При этом все время развивались положительные тенденции в сфере финансирования судебной деятельности. Оно все время время росло, от года к году. И однажды, когда наступили тяжелые для бюджета времена — это было еще до 2000 года — и секвестировали, то есть сокращали, — Верховный суд обратился в Конституционный суд с протестом против секвестирования судебного бюджета. Конституционный суд поддержал судей и сказал, что секвестировать судебный бюджет нельзя. Был приведен достаточно разумный мотив, согласно которому при вступлении в Совет Европы Российская Федерация взяла на себя обязательство о должном финансировании судебной системы, — то есть его наращивании. Это был как раз 1998 год. И тут происходит секвестирование федерального бюджета, и Конституционный суд сказал: «Вы же взяли на себя обязательство наращивать финансирование, как же вы можете отобрать это у судебной власти?» И таким образом он защитил финансовые основы деятельности суда. Но, мне кажется, других случаев защиты этого статуса назвать нельзя.

Развитие судебной системы по конституционной парадигме изменялось и в плане отдельных процессуальных институтов.

Ну вот и субъективные, если хотите, психологические, и объективные основания для того, чтобы судья понимал, что он не очень-то независим. Его судьбой могут распорядиться все — законодатель, орган сообщества. Кстати, органы сообщества очень быстро переродились из защитников судейского статуса, с которого они начали свою деятельность, в подручных председателей судов. Потому что председателям судов отдали инициативу по возбуждению дисциплинарных дел против судьи. Это не то, когда граждане, права которых были нарушены судьей или в отношении которых были вынесены несправедливые решения, обратились к органу судейского сообщества. Это и не случай, когда судья неприлично ведет себя, что нарушает представление о всяких моральных нормах и противоречит общественной нравственности, и кто-то жалуется на судью сообществу, чтобы оно приняло меры. Нет, орган сообщества действует только по инициативе председателя суда. Три года надо служить, чтобы понравиться председателю. Знать, что законодатель может выгнать тебя с судейской службы в любой момент.

Кстати, законодатель дальше продемонстрировал свои полномочия в этой области. Он взял и, когда все, кто был ему раньше чем-либо нелюб и достиг 65-летнего возраста, уже ушел, сказал: «Ой, у нас судей очень мало, у нас нет достаточного количества судебных кадров, и поэтому нужно увеличить возраст отставки судьи до 70 лет». Но заодно он еще и ограничил срок председательских полномочий шестью годами и сказал: «Председатель назначается на шесть лет, это не зависит от возраста отставки, дальше он может продолжать до этого возраста отставки просто судьей, но на должность председателя через шесть лет он может быть назначен второй раз». То есть здесь тоже нарушили принцип несменяемости, потому что принцип несменяемости может выражаться и в том, что назначенный на определенный срок судья не может получить повторное назначение, чтобы не надо было служить в интересах того органа, который может осуществить повторное назначение. И это условие было нарушено.

На самом деле эта норма по жалобам председателей судов проверялась даже в Конституционном суде Российской Федерации — то, что председатели имели неограниченные по сроку полномочия на председательскую должность, а потом вдруг их ограничили двумя сроками подряд, а дальше назначать было нельзя. И Конституционный суд сказал, что это не противоречит независимому председательскому статусу, потому что он все равно же остается судьей.

А разве хочет человек, имеющий председательский статус, расстаться именно с этим статусом? Тогда он будет служить именно как председатель. Вот вам еще один шаг. И таких шагов, как видим, на этом втором этапе судебной реформы было сделано достаточно много.

При этом все время развивались положительные тенденции в сфере финансирования судебной деятельности. Оно все время время росло, от года к году. И однажды, когда наступили тяжелые для бюджета времена — это было еще до 2000 года — и секвестировали, то есть сокращали, — Верховный суд обратился в Конституционный суд с протестом против секвестирования судебного бюджета. Конституционный суд поддержал судей и сказал, что секвестировать судебный бюджет нельзя. Был приведен достаточно разумный мотив, согласно которому при вступлении в Совет Европы Российская Федерация взяла на себя обязательство о должном финансировании судебной системы, — то есть его наращивании. Это был как раз 1998 год. И тут происходит секвестирование федерального бюджета, и Конституционный суд сказал: «Вы же взяли на себя обязательство наращивать финансирование, как же вы можете отобрать это у судебной власти?» И таким образом он защитил финансовые основы деятельности суда. Но, мне кажется, других случаев защиты этого статуса назвать нельзя.

Развитие судебной системы по конституционной парадигме изменялось и в плане отдельных процессуальных институтов.

Вот так мало рассматривалось судом с участием присяжных!

Компетенция, изначально отнесенная к ведению суда присяжных, постоянно, как шагреневая кожа, сжималась, сжималась и сжималась. Сначала исключили все преступления против государственной власти, потом исключили все преступления, связанные с террористической, экстремистской деятельностью, — понятиями абсолютно неопределенными, — потом исключили преступления, связанные с посягательством на жизнь работников государственных органов, общественных деятелей, работников следственных органов, суда. С посягательствами, — не с убийством, упаси бог, а с посягательствами, — потому что если за убийство, то, понятно, суд присяжных должен был бы иметь там место.

Исключили из компетенции суда присяжных даже ответственность за геноцид. Потом исключили из компетенции суда присяжных все, что связано с так называемыми преступлениями против общественного порядка и государственной власти, — допустим, такие составы преступлений, как массовые беспорядки, что может быть связано с демонстрациями, митингами. Там тоже нормы совсем неопределенные.

Мы говорили о проблесках, и такой проблеск появился в отношении суда присяжных. Общественное мнение, институты гражданского общества, которые имеют какую-то программу своей деятельности именно как институты, много лет настаивали перед всеми органами — перед законодательным органом, перед главой государства, — что нельзя сводить на нет суд присяжных. Более того, Конституционный суд написал, что, поскольку право на суд присяжных предоставлено в Российской Федерации в соответствии с федеральным законом в качестве одного из тех прав, которые гражданин может по закону получить при осуществлении правосудия, это конституционный институт, его суть не может быть сведена к нулю бесконечным ограничением компетенций.

И вот совокупность всех этих факторов вместе взятая наконец сработала в конце 2015 года, и в послании президента было сказано: да, надо расширить компетенцию суда присяжных. А дальше пошли некоторые слезы, потому что Верховный суд как орган, возглавляющий судебную власть, настоял на том, что 12 присяжных — это много. Надо, чтобы было восемь. Но зато можно ввести еще суд присяжных, состоящий из шести человек, для судов более низкого звена, например, для районного звена, то есть первого звена в федеральной судебной системе. Потому что суд присяжных в России существовал все эти годы, начиная с 1993-го, только на уровне высшего суда в субъекте федерации, то есть в областном суде, в краевом суде, в суде округа или в суде республики как субъектов федерации. Вот пусть в районном суде их будет шесть человек, а в областном суде вместо 12 будет восемь.

Это было бы и хорошо, если не мизерные результаты расширения компетенции. Чтобы вам было понятно, насколько сократилась компетенция суда присяжных за все годы развития этого института, я назову две цифры. Было 47 категорий дел, по которым допускался выбор суда присяжных. Его могли и не выбрать, но допускался выбор обвиняемым суда присяжных. Осталось 22, то есть в два раза меньше. А теперь он будет расширен. До каких же пределов? К этим составам к 22 прибавляется четыре возращенных из ранее убранных. Это посягательство на жизнь работников государственного органа, общественного деятеля, следователя суда и геноцид.

Итак, четыре состава деяний, — и к ним добавляется два новых состава, за которые давно ратует юридическая общественность. Почему? Потому что на самом деле речь идет о деяниях, аналогичных тем, где компетенция суда присяжных законодателем признана. Убийство с отягчающими обстоятельствами суд присяжных рассматривает, а просто умышленное убийство — не рассматривает. А что, присяжные не могут в этом деле разобраться? Там что-то более трудное? А меры наказания все равно же большие.

Но все равно существуют еще несколько исключений. Убийство сейчас возвращается во второй состав. Кроме простого убийства, еще добавляется разбойное нападение, которое в результате примененного при этом насилия привело к смертельному исходу. То есть почти равные составы. Но вот эти два состава на самом деле не могут восстановить потери от 47, которые были, и которые исчезли, когда остались только 22 состава, отнесенных к компетенции суда присяжных. Так что практика не очень расширится, при этом нам придется проявить еще немножко терпения.

Суд присяжных в районных судах работает в усеченном членстве шести присяжных. По этим шести составам — четырем старым, возвращенным суду присяжных, и двум новым — суд присяжных начнет работать только с первого января 2018 года.

Многие забывают, что в других странах, где меньше присяжных, и даже там, где, как, допустим в Америке, их совсем мало совсем, — например, в штате Юта, у мормонов, — присяжные рассматривают дела незначительные, потому что к суду присяжных можно обратиться, когда мера уголовного наказания превышает год лишения свободы. А у нас можно обратиться, только когда мера наказания превышает десять лет лишения свободы.

И что? Какую опасность влечет за собой сокращение числа членов коллегии присяжных до восьми или шести? В проекте, уже принятом Госдумой в первом чтении, оно никак не компенсируется требованием к какому-нибудь большинству голосов. Среди 12 членов коллегии присяжных решение, которое привело бы к обвинительному приговору, то есть вердикту «виновен», требовало семи голосов. И то — только после того, как присяжные совещались три часа и не могли прийти к единогласному решению. А теперь, при наличии восьми, решение будет приниматься большинством пять против трех. А при наличии шести членов коллегии решение будет приниматься, понятно, четырьмя против двух. То есть эти оставшиеся при другом мнении присяжные могут выражать своей позицией существенные сомнения в виновности. И ясное дело, что уменьшение числа присяжных должно повлечь — и это в других видах международной практики присутствуется — требования принятия решения о виновности квалифицированным большинством голосов. Но этого не сделано. Квалифицированное большинство голосов, если бы его ввели сейчас, при таком малом составе коллегии, практически недостижимо. И тогда это был бы сплошной тормоз в развитии суда присяжных, а не его дальнейшее пошаговое введение. Ну вот такие вот проблески.

Что еще можно отнести к проблескам? То, что судебная реформа уже рассматривается институтами гражданского общества в России как то звено в цепи, за которое можно вытянуть всю цепь. Потому что стало понятно, что ни экономическое развитие страны, ни демократическое развитие страны в плане политических прав и свобод невозможны без справедливой судебной защиты. И это уже общий тезис, об этом говорят все. Если мы возьмем даже то, что называется в России программными статьями и указами российского президента, которые появились на свет в связи с его инаугурацией в 2012 году, при нынешнем его избрании на президентскую должность, то мы увидим ряд задач в этой сфере. Обеспечить, чтобы суд в России стал действительно справедливым судом, — и это является, по мнению автора этих строк, необходимым условием развития. Даже есть конкретизация этого в отношении, скажем, уголовных дел. Признано, что по уголовным делам органы, расследующие преступление и работающие на досудебных стадиях, не обеспечивают суды доброкачественным судебным материалом и при этом имеют сильное влияние на суд. Поэтому глава государства имел все основания сказать: «Надо разорвать обвинительную связку между деятельностью правоохранительных органах на досудебных стадиях и судом». Значит, это признанный лозунг, и в этом русле, естественно, институты гражданского общества предлагают разные меры по совершенствованию правосудия.

Но я не буду вас долго задерживать. Скажу только о двух вещах, которые даже по самым последним опросам экспертов на Санкт-Петербургском международном правовом форуме в ноябре 2015 года были выделены всеми научными экспертами. Две вещи, самые главные. Первая вещь была прекратить безумные бюрократические административные полномочия председателей судов по отношению к судьям. Потому что судья не обретет независимость внутри бюрократической структуры, где он только подчиненный по отношению к своему начальнику. И вторая мера — та, которая должна быть направлена на повышение объективности на досудебных стадиях процесса, — наличие судебного контроля, который уже существует по закону на этих стадиях. Потому что суд дает разрешение на арест и следственные действия, связанные с ограничением конституционных прав граждан — с ограничением неприкосновенности жилища, с обысками, выемкой, прослушкой телефонных переговоров, изъятием корреспонденции. Это все решает суд.

Но картина сейчас какая? Следователь идет и просит у суда разрешение это сделать, а суд, опять же, по статистике, в 96-99% случаев при рассмотрении этих ходатайств соглашается. И вот это нужно убрать. И для этого предлагалась, в том числе на самых последних обсуждениях, в научных разработках, особая фигура следственного судьи, которая обеспечивала бы состязательность процесса, то есть равные права обвинения и защиты не перед судом, когда дело передано на судебное рассмотрение, но в ходе самого расследования. Потому что в ходе расследования хозяин расследования, защитник заявляет свои ходатайства следователю, а следователь ему отказывает. Защитник приносит доказательства следователю, а следователь говорит: «А мне и без вас всего довольно, что я сам собрал». То есть, конечно, провозглашенный в Конституции и в законе принцип «равенства оружия» как выражение состязательного начала во взаимоотношениях, борьбе обвинения и защиты еще до суда не обеспечен. Эти две основные проблемы, конечно, являются предметом разных разработок.

Спасибо вам за ваше терпение и необычайное внимание.

Вопрос из зала:

— Может ли гражданин России подать свое дело в Европейский суд и будет ли Европейский суд преобладать?

Тамара Морщакова:

— Вы знаете, что жалоб российских граждан в Европейском суде до последнего года было больше, чем поступающих из всех других стран. В последний год нас обогнала Украина. Но когда говорили: «Ой какой ужасный случай, кошмар какой, российские граждане все время в Европейском суде выигрывают, это же значит, что у нас столько безумных нарушений, больше чем во всех странах мира!» — это тоже было неправильной страшилкой. Почему? А российских граждан сколько? Посчитайте процент российских граждан, выигравших со своими жалобами, в соотношении с такими же, выигравшими в других странах. Не факт, что у нас их будет больше. Но это колоссальное средство развития российского правосудия, потому что на самом деле важно само решение Европейского суда, которое присуждает гражданам выигрыш. Неважно, как будет компенсирован потом причиненный вред и как будет восстановлено нарушенное право. Такой механизм открывает гражданину дорогу в национальной судебной системе к восстановлению, компенсации.

Вопрос из зала:

— Вы затронули очень интересную тему — введение должности следственного судьи, чтобы возникла состязательность сторон. А в этом направлении что-то происходит или это из серии «хорошо бы, но никогда»?

Тамара Морщакова:

— Происходит многое. Я вам скажу, что, с точки зрения юридической документации, практически все готово — не только обоснование, но и тексты норм. Это большие законодательные новеллы, которые должны были бы быть введены. И потом нужны меры финансового характера, для того чтобы был выделен специальный суд. Он не должен назначаться на всю жизнь, чтобы там не было каких-то коррупционных связей, возникающих постоянно. Если человек задерживается на одном месте долго, он может работать на следствие. Предполагается, что статус такого судьи будет приравнен к статусу высшего судьи в субъекте федерации, то есть областного, краевого, республиканского судьи. При этом через три года он будет ротирован на этой должности. На эту должность придет другой судья, другого областного суда, чтобы очень не сращивались со следствием и обвинением. И нормы такие предложены. Правоохранительные ведомства — я тоже над этим часто немножко посмеиваюсь — это отвергли. Не единодушно, некоторые не отвергли. Министерство юстиции не отвергло — сказало, нужны следующие исследования. МВД не отвергло — сказало, нужны исследования. Зато отвергли прокуратура и Следственный комитет. Прокуратура сказала, что никто не доказал, что следствие плохое без этого. А СК сказал: «Да вы что, вы нам мешать собираетесь?» Вот такая позиция. Но это надо преодолевать.

Вопрос из зала:

— Можно вас попросить вернуться к вопросу низшего элемента судебной системы в Российской Федерации — к институту мировых судей? Защищая диссертацию по этому вопросу в 2009 году, я не смог ответить на вопрос: «Оправдало ли себя внедрение мировых судей в практику судебной системы России?». Как вы считаете, на сегодняшний день оправдало ли себя это внедрение или нет?

Тамара Морщакова:

— Да, безусловно. Хотя практика мировых судей обнаруживает многие недостатки мировой юстиции. Во-первых, потому что она не сложилась как чисто местная. Она все-таки движется в сторону федеральной, потому что решение мирового судьи обжалуется в федеральную судебную систему. Но это не самое страшное, я думаю, и в других местных судах, и в других странах тоже такое есть.

Во всяком случае, перенос дела из местной судебной системы в федеральную — явление достаточно распространенное. Мировой судья нуждается в дополнительных гарантиях. Гарантия, которая существует, является положительной и состоит в том, что он работает в судебном участке не в границах административного района. Но зато полномочия председателя районного суда стали настолько широки, что он получил право передавать дела из одного мирового участка в другой мировой участок, участок другого мирового судьи. То есть появляются все время мелочи в реализации конкретных институтов, в которых кроется дьявол. И это, конечно, нарушает принцип законного суда для каждого дела, за который очень долго боролись российские граждане и получили наконец это обещание в российской Конституции.

А практика ищет разные обходы этого, потому что председатель любого суда во всех судах общей юрисдикции, не в арбитражных судах, распределяет дела между судьями.

Пока это никак нельзя внедрить.

Допустим, еще одна слабость нашего общего процесса и в мировых судах и во всех, но именно в низовых звеньях, — нет аудиозаписи судебного заседания. Протокол пишется от руки секретарем, часто после заседания под диктовку, в соответствии уже с замышленным решением и не корректируется по жалобам сторон. Стороны говорят: «Я вам принес свою аудиозапись». А это неформальная запись, суды ее не принимают и не могут проверить ее достоверность. А решение, которое должно быть принято, — это тоже одна из актуальных необходимых мер реформы: официальная запись, без дискреции судебной, «хочу пишу, хочу не пишу». Каждое заседание записывается от начала до конца, исчезают фальсификации протоколов, вышестоящий суд получает полную картину и не руководствуется какими-то ложными измышлениями в рукописном произведении секретаря совместно с председателем и так далее.

Но про мировой суд вы спросили хорошо, и вот почему. В российской практике идея мирового судьи должна была быть основана на его появлении путем выборов на местном уровне. Реально закон предоставил возможность из двух вариантов: либо выборы непосредственно населением, либо выборы законодательным собранием в регионе. И все субъекты федерации, которые могли по своей воле выбрать ту или другую процедуру, выбрали выборы законодательным собранием. Вот и все.

Но, правда, надо честно сказать, что выборы у нас не очень удаются, претензий к выборам много. Вот я буквально вчера прочитала статью в «Новой газете» о том, как Трампа выбирали кандидатом на следующих выборах американского президента. И человек, который написал эту статью, сказал, что, несмотря на всю гнусность всей этой программы, всех безобразий и самой личности, он не мог не позавидовать процедуре.

Вот у нас позавидовать процедуре никак невозможно, поэтому каждый раз возникает вопрос: а кто профинансирует агитационную компанию в пользу этого мирового судьи? И вообще стоит вопрос о том, чтобы все финансирование мирового судьи было принято на себя федеральным бюджетом. И это вполне реальная перспектива. Местная власть, хоть она и местная, иногда даст денежку на секретарей, протоколы, аудиозаписи и там еще на что-то, а иногда не даст. Зарплату-то мировым судьям федеральный бюджет платит. Вот такая история у нас. Но мировой суд оправдал себя как эффективный, потому что он перерабатывает массу дел, — до 30% дел, относящихся к компетенции судов первой инстанции, рассматривают мировые судья. Это много.

Вопрос из зала:

— У меня вопрос на злободневную тему — о независимости российских судей. Какие меры в данный момент принимаются в самой системе во избежание рассмотрения некоторых или в основном, в большинстве уголовных дел по схеме заказных?

Тамара Морщакова:

— Вы знаете, я, наверное, вас огорчу — и сама все время огорчаюсь. Пока что — независимо от того, сколько реально существует в практике заказных дел, независимо от того, сколько заказов получил судья и на какие дела, — независимого правосудия все равно нет даже по тем делам, где заказ не поступал. Потому что существует некая самоцензура у судьи. Он понимает, что его решение, если оно будет отменено в вышестоящей судебной инстанции, приведет к тому, что его станут не очень любить.

Понимаете, ведь принцип неответственности судьи за содержание решения очень важен для независимости, как для депутатов или для членов Конгресса, для кого угодно. Никого не привлекают за то, как проголосовали члены, депутаты этих органов, потому что иначе была бы невозможна работа представительного органа. Так и в суде: если его будут привлекать к ответственности за неправильное решение, — мы сейчас не говорим, по чьему мнению, — то это ясно ведет к уничтожению независимой позиции суда.

В свое время, до революции был такой замечательный российский правовед Шершеневич. В царской России высшим судебным органом был Правительствующий сенат. Шершеневич говорил: «Ориентация судей на позицию Правительствующего сената уничтожает правосудие». А у нас все судьи ориентированы на позицию вышестоящего суда. И даже когда им никто дел не заказывает, они все равно ориентируются на то, что о них скажут потом вышестоящие судьи. Поэтому они просто заранее консультируются — у них есть закрепленный куратор в вышестоящем суде, это восстановление советского кураторства произошло в 2011 году при введении нового закона о судах общей юрисдикции. Судья вышестоящего суда закреплен за какими-то регионами и судами нижестоящими, и они поддерживают постоянные консультации. Это не заказное дело, да, но эффект тот же самый: это абсолютно коррупционные связи.

Коррупция — это, простите, не передача денег в конверте, а любое влияние на судью. Но, кроме внешне реально существующего влияния, судья еще сам рассматривает внешние факторы, которые могут привести к плохим для него последствиям, — так не решить, так не поступить, с этим проконсультироваться. Вот в чем главная проблема.

Не говоря уже о том, что в вопросе, который вы ставите, есть один очень опасный момент. В советское время считалось, что у нас существовало телефонное право, что какой-то там партком мог позвонить. И этот термин, «телефонное право», долго существовал, хотя он уже ничего не отражал, потому что телефон не обязателен. Это может быть электронная почта, это может быть что угодно, это может быть даже самоцензура, когда ты пошел и проконсультировался со своим куратором, как ты должен решить, — все то же самое.

Но самое главное, в чем особенная опасность, — мультиплицировались центры выдачи заказов на решение. Если в советские времена это должно было быть достаточно высоко, то сейчас любой местный чиновник может заказать судье решение. А если судья не согласится с этой позицией, — такие есть, — плохо будет этому судье. Опасность в том, что каждый местный чиновник позволяет себе, и у него есть механизмы, — конечно, не правовые, но вот такие — коррупционные.

Максим Дбар:

Друзья, спасибо вам большое за внимание. И давайте поблагодарим Тамару Георгиевну за превосходное выступление.

Тамара Морщакова:

— Спасибо! Мне хочется вашей аудитории еще когда-нибудь рассказать о замечательном этапе, который я тоже отношу к контрреформе, — о слиянии высших судов Российской Федерации и ликвидации Высшего арбитражного суда, но это тема отдельного разговора.

Максим Дбар:

— Это был анонс одного из наших следующих вечеров. Спасибо!